Характер критических статей Бенуа в эмиграции. России больше нет!!!

В списке статей Бенуа, ведущей темой которого прежде была Россия и русская культура, этой теме посвящена едва ли пятая часть. Существенное место здесь занимают мемуары — о детстве и юности в Петербурге, о культурно-бытовом укладе столицы 1880— 1890-х годов, о петербургской художественной и театральной жизни. Бенуа рассказывает о встречах с писателями, художниками, артистами. Современное же искусство — русское искусство 1930-х годов — представлено творчеством мастеров, находящихся в сфере наблюдения критика, это горстка художников, работающих во Франции. Бенуа рецензирует их выставки, пишет о работах в графике и в театре, о том, как, продолжая традиции родной культуры, они идут своими путями сквозь строй иноземного, чуждого им искусства. Здесь немало тонких наблюдений и фактов, характеризующих творческую жизнь мастеров, в 1930-х годах работавших на чужбине. Бесспорно, что статьи эти влияли на деятельность художников, помогали им. Но о широте взгляда, о масштабности охвата явлений художественной жизни говорить не приходится. Количество имен ограничено, притока новых талантов нет. Некоторые мастера, как Билибин и Шухаев, возвращаются на родину. Круг все сокращается; значительное место среди «Художественных писем» занимают статьи-некрологи: одного за другим Бенуа провожает в последний путь давних соратников и друзей — Дягилева и многих видных художников, историков искусства и критиков, бывших коллекционеров и меценатов. Построенные всецело на воспоминаниях, они принадлежат жанру мемуаристики, хотя в ряде случаев и корректируют прежние высказывания критика. Здесь, пожалуй, еще отчетливей выступает стремление автора осмыслить ставший историей период художественной жизни России, подвести ему итог. Бенуа как бы продолжает работу, начатую в книге «Возникновение «Мира искусства».

У нового цикла «Художественных писем» была и еще одна особенность. Самые доброжелательные читатели, «с огромным интересом» следивший за статьями критика, замечали, что «писать объективно и во всю силу в эмигрантской прессе Бенуа, очевидно, все-таки не мог. Не мог, например, судить объективно о советском искусстве». Среди статей нет ни единой, направленной против советской художественной культуры — скорбные же замечания критика по поводу сноса Сухаревой башни в Москве или продажи «заграничным миллионерам» ряда шедевров Эрмитажа нельзя признать обоснованными. И все же пусть от статей в «Последних новостях» невозможно ожидать серьезного разговора о событиях советской художественной жизни, в них логично встретить отклики хотя бы на выступления наших художников на выставках в Париже. Но Бенуа не упоминает ни о поисках в советской книжной графике, ни о достижениях художников театра, к которым в это время было привлечено внимание европейской критики, ни о скульптурной группе В. И. Мухиной «Рабочий и колхозница», увенчавшей здание Советского павильона на Международной выставке 1937 года, хотя и посвящает этой выставке специальную статью. «Свобода критической мысли» оборачивалась фикцией. Искусство и идеология, искусство и экономика, политика и художественная критика и на этот раз оказались связанными нерасторжимыми узами. Действительность властно диктовала совершенно определенный, к тому же узкий круг явлений, на который только и могло быть направлено художественно-критическое зеркало Бенуа.

Не здесь ли кроется причина того, что, вращаясь в замкнутом кругу одного и того же материала, статьи критика приобретают все более отчетливый «местный» характер: в них говорится, по сути дела, о «провинции», продолжающей традиции некогда могучей метрополии — петербургского «Мира искусства». У этой маленькой «провинции» — свои успехи и неудачи, и свои маленькие творческие проблемы, теоретическая разработка которых основана на обращении к традициям, на воспоминаниях о прошлом. Ведь речь идет не об искусстве развивающемся, а, напротив, о доживающем искусстве, хоть и представленном рядом отличных мастеров-профессионалов. Вот почему Бенуа, в лучшие свои годы автор статей, замечательных именно взволнованностью, горячей заинтересованностью в путях дальнейшего движения, своеобразных статей-призывов, пишет теперь только о прошлом, скорее фиксируя события, нежели к чему-либо призывая и что-нибудь отстаивая. Автор одинок, за его спиной нет даже подобия некогда сплоченного общества друзей, единомышленников и энтузиастов. У него, да и у тех, о ком он пишет, нет перспектив развития.

Но ведь художественная критика жива, лишь пока у искусства есть завтрашний день, а критик верит в это! К тому же большая критика может существовать, лишь пока выполняет свою социально-эстетическую функцию, она не может быть ничем иным, как формой связи между искусством и обществом. У Бенуа — он не раз писал об этом не было ни широкой, ни заинтересованной, ни активно реагирующей аудитории. Вместо нее немногочисленные любители, «русские парижане», ряды которых непрестанно редеют. В этих условиях критика обречена на бесплодность.

Хорошо сознавая это, Бенуа уходит в мемуаристику.

Читайте также...