НАВИГАЦИЯ
`

Первые годы жизни в париже. Надежды на возвращение в Россию

В октябре 1926 года Бенуа в очередной раз едет в Париж, для участия в своей персональной выставке он ещё не знает, что домой больше не вернётся никогда; планов эмигрировать у Бенуа не было. На свою жизнь в Париже Бенуа смотрит, как на временную. Все его мысли с Петербургом.

Отказ возглавить новый «Мир искусства» заграницей

Он сторонится эмигрантской среды. От него ждут, что, как в прежние времена, мастер станет во главе группы художников «Мира искусства» — делается очередная попытка воссоздать это творческое объединение. Идея, возникшая в среде Комитета русской эмиграции, носит отчетливый политический оттенок: парижский «Мир искусства» станет одним из свидетельств того, что заботу о сохранении высоких традиций русской культуры берет на себя их «истинная преемница и хранительница» — эмиграция. Но Бенуа решительно отказывает в поддержке. Открытая в июне 1927 года в галерее Бернгейма Младшего выставка художников «Мира искусства» проходит без его участия; идея восстановления общества оказывается мертворожденной.

Бенуа живёт мыслями о возвращении в Россию

«Здесь очень мило, что касается декоративной стороны жизни — но, ох! как неуютно на душе. Как хотелось бы поскорее оказаться снова на берегах Невы». Это написано в 1928 году. Бенуа чувствует себя русским, лишь на короткий срок оказавшимся за рубежом, работает консультантом по художественным вопросам при Советском полпредстве во Франции, поддерживает тесные связи с Петербургом и живо интересуется ходом работы в Эрмитаже. Он часами беседует с приехавшим из Москвы Н. И. Альтманом, расспрашивает о новостях художественной жизни, выставках и премьерах, переживает, волнуется, говорит о планах своей работы в Ленинграде, о замыслах новых балетных спектаклей. Он не раз встречается с Луначарским, беседует с ним о своем возвращении. «Я считал, что мы нынешним летом поедем обратно,— пишет он в 1927 году,— но после беседы (самой сердечной), которую я имел в Париже с Анатолием Васильевичем, эта уверенность исчезла. Правда, он взялся хлопотать о том, чтоб для меня были созданы условия (в виде персональной ставки), которые позволили бы мне отказаться от здешнего «отхожего промысла» и, вернувшись на родину, снова заняться своим основным, душевным делом. И сам он тогда находил, что без создания подобных условий мне не имеет смысла возвращаться и что тогда уж лучше оставаться и выждать «здесь». Но вот вполне он не мог меня обнадежить, что эти хлопоты увенчаются успехом, а обещанного извещения (что они увенчались) я жду и поныне». О том, что Луначарский советует остаться в Париже, пока в Ленинграде не наладятся сносные материальные условия существования, художник сообщает и Горькому. Он пишет также о своей мечте встретиться с Горьким, исповедаться ему, посоветоваться с ним по всем волнующим его вопросам.

Попытки продолжать жизнь по прежнему в чужом городе, в чужой обстановке

В России он неизменно чувствовал себя знаменосцем, за которым шла сплоченная группа мастеров. Был полон идей, проектов, замыслов. Жил художественными интересами своей страны. Экспонировал работы на больших выставках, активно участвовал в деятельности крупнейших театров, музеев. Теперь ему порой кажется, что творческие потенции исчерпаны. Возможности для свободного творчества закрыты. На «службу» он не идет.

Впрочем, уступая уговорам, в 1929 году дает согласие читать лекции в только что организованной школе живописи, носящей громкое название «Русской художественной академии» в Париже, но затея эта оказывается кратковременной.

Он не принимает никакого участия и в музейной жизни; по словам художника, он чувствует себя во французских музеях чужим, «туристом». Его окружает пустота: никакого подобия коллектива, ни большой цели, за которую стоило бы бороться,— а он так привык к этому и еще недавно не мог бы представить себе жизнь вне широких дружеских связей и непрестанного творческого общения как с единомышленниками, так и с противниками. Чем дальше, тем сильнее он замыкается в кругу своей большой семьи: жена, трое детей, внуки, правнуки; почти все — художники или близко связанные с искусством люди.

Он пытается создать в своей парижской квартире видимость продолжения прежней жизни, нечто похожее на старый «дом Бенуа». Как он благодарит Горького за неоценимую услугу — в одну из своих поездок в Ленинград Горький переправляет в Париж часть его библиотеки. Даже вещи в мастерской художник расставляет так, чтобы они напоминали о днях юности. Когда приходится продавать какие-либо рисунки старых мастеров из небольшой, но тщательно подобранной коллекции, заменяет их аккуратными копиями.

Но обмануть себя и судьбу трудно. Такой не удавшейся копией с прежней жизни выглядит и все его теперешнее существование.

Письма художника полны тоски и боли: «Не будучи эмигрантом по убеждениям, я влачу тусклое эмигрантское существование». Он признается Остроумовой-Лебедевой, что с тех пор как судьба оторвала его от Петербурга, постоянные мысли о невыносимости жизни вдали от родины привели его к убийственной усталости, более того к желанности смерти. Пишет, как тяжело ему сдерживаться, он заставляет себя выглядеть мужественным перед родными, а откровенно поделиться переживаниями не с кем: в Париже у него нет близких друзей. «Мы не у себя». «Мое здоровье мне не позволяет вернуться на милую родину, к своему настоящему делу,— а здесь за что ни возьмешься, во всем сразу распознаешь суетность и бессмысленность»

Рушится последняя надежда на возвращение в Россию

Но время идет. Если письма 1929 года еще полны надеждами на возвращение домой и планами работы в Эрмитаже, то в конце 1930 года рвется последняя нить, связывающая с Петербургом,— его отчисляют из Эрмитажа. Художник постепенно сознает, что застрял в Париже прочно и надолго. Он стар и болен. Он не сможет оставить семью. Забота о личном спокойствии и благополучии семьи заслонила остальное. Смирившись со своей участью, он стал, по собственному выражению, «невольным эмигрантом».


Читайте также...